Неточные совпадения
— Друг мой, — вырвалось у него, между прочим, — я вдруг сознал, что мое служение идее вовсе
не освобождает меня, как нравственно-разумное существо, от обязанности
сделать в продолжение моей жизни хоть одного
человека счастливым практически.
Он
не только вспомнил, но почувствовал себя таким, каким он был тогда, когда он четырнадцатилетним мальчиком молился Богу, чтоб Бог открыл ему истину, когда плакал ребенком на коленях матери, расставаясь с ней и обещаясь ей быть всегда добрым и никогда
не огорчать ее, — почувствовал себя таким, каким он был, когда они с Николенькой Иртеневым решали, что будут всегда поддерживать друг друга в доброй жизни и будут стараться
сделать всех
людей счастливыми.
Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и
не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных
людей, с тем чтобы
сделать их
счастливыми.
Он целый вечер
не сводил с нее глаз, и ей ни разу
не подумалось в этот вечер, что он
делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере, до сих пор; через несколько лет после того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев, годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их
людьми, достойными счастья и
счастливыми.
Ротшильд
не делает нищего-ирландца свидетелем своего лукулловского обеда, он его
не посылает наливать двадцати
человекам Clos de Vougeot с подразумеваемым замечанием, что если он нальет себе, то его прогонят как вора. Наконец, ирландец тем уже
счастливее комнатного раба, что он
не знает, какие есть мягкие кровати и пахучие вины.
Поль-Луи Курье уже заметил в свое время, что палачи и прокуроры становятся самыми вежливыми
людьми. «Любезнейший палач, — пишет прокурор, — вы меня дружески одолжите, приняв на себя труд, если вас это
не обеспокоит, отрубить завтра утром голову такому-то». И палач торопится отвечать, что «он считает себя
счастливым, что такой безделицей может
сделать приятное г. прокурору, и остается всегда готовый к его услугам — палач». А тот — третий, остается преданным без головы.
Никто
не знает, что
делает другого
человека счастливым или несчастным.
В Казани я
сделала первый привал,
На жестком диване уснула;
Из окон гостиницы видела бал
И, каюсь, глубоко вздохнула!
Я вспомнила: час или два с небольшим
Осталось до Нового года.
«
Счастливые люди! как весело им!
У них и покой, и свобода,
Танцуют, смеются!.. а мне
не знавать
Веселья… я еду на муки!..»
Не надо бы мыслей таких допускать,
Да молодость, молодость, внуки!
Оба эти
человека очень серьезно взаимно считают себя противниками, оба от полноты сердца язвят друг друга и отнюдь
не догадываются, что только
счастливое недоумение
не позволяет им видеть, что оба они, в сущности,
делают одно и то же дело и уязвлениями своими
не разбивают, а, напротив того, подкрепляют друг друга.
— Ничего… мне просто хорошо в вашем присутствии — и только. В детстве бонна-итальянка часто рассказывала мне про одну маленькую фею, которая
делала всех
счастливыми одним своим присутствием, — вот вы именно такая волшебница, с той разницей, что вы
не хотите
делать людей счастливыми.
— Это подло, и тут весь обман! — глаза его засверкали. — Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и
человек несчастен. Теперь всё боль и страх. Теперь
человек жизнь любит, потому что боль и страх любит. И так
сделали. Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь
человек еще
не тот
человек. Будет новый
человек,
счастливый и гордый. Кому будет всё равно, жить или
не жить, тот будет новый
человек. Кто победит боль и страх, тот сам бог будет. А тот бог
не будет.
Она ждет аристократа, а она
не думает, что аристократы тоже всякие бывают, — с иным наплачется, а простой хороший
человек ее бы мог
сделать счастливою.
— Грустно! И зачем это
люди делают революции —
не постигаю!
не лучше ли жить смирно, аккуратно и быть
счастливыми… без революций!
На дачу я готовился переезжать в очень дурном настроении. Мне все казалось, что этого
не следовало
делать. К чему тревожить и себя и других, когда все уже решено. Мне казалось, что еду
не я, а только тень того, что составляло мое я. Будет обидно видеть столько здоровых, цветущих
людей, которые ехали на дачу
не умирать, а жить. У них
счастливые номера, а мой вышел в погашение.
Константин неуклюже высвободил из-под себя ноги, растянулся на земле и подпер голову кулаками, потом поднялся и опять сел. Все теперь отлично понимали, что это был влюбленный и
счастливый человек,
счастливый до тоски; его улыбка, глаза и каждое движение выражали томительное счастье. Он
не находил себе места и
не знал, какую принять позу и что
делать, чтобы
не изнемогать от изобилия приятных мыслей. Излив перед чужими
людьми свою душу, он наконец уселся покойно и, глядя на огонь, задумался.
— Я
человек одинокий, тихий, и, если он угодит мне, может быть, я его
сделаю совершенно
счастливым. Всю жизнь я прожил честно и прямоверно; нечестного —
не прощаю и, буде что замечу, предам суду. Ибо ныне судят и малолетних, для чего образована тюрьма, именуемая колонией для малолетних преступников — для воришек…
Я
не могла даже мечтать, что встречусь с ним в здешнем мире, и, несмотря на это, желания матушки, просьбы сестры моей, ничто
не поколебало бы моего намерения остаться вечно свободною; но бескорыстная любовь ваша, ваше терпенье, постоянство, делание видеть
счастливым человека, к которому дружба моя была так же беспредельна, как и любовь к нему, — вот что
сделало меня виновною.
Но шалунья долго
не задумывалась над своими впечатленьями. Когда голос чалого замолк, она насмешливо поржала еще и, опустив голову, стала копать ногой землю, а потом пошла будить и дразнить пегого мерина. Пегий мерин был всегдашним мучеником и шутом этой
счастливой молодежи. Он страдал от этой молодежи, больше, чем от
людей. Ни тем, ни другим он
не делал зла.
Людям он был нужен, но за что же мучали его молодые лошади?
Случай уничтожает наши расчеты — значит, судьба любит уничтожать наши расчеты, любит посмеяться над
человеком и его расчетами; случай невозможно предусмотреть, невозможно сказать, почему случилось так, а
не иначе, — следовательно, судьба капризна, своенравна; случай часто пагубен для
человека — следовательно, судьба любит вредить
человеку, судьба зла; и в самом деле у греков судьба — человеконенавистница; злой и сильный
человек любит вредить именно самым лучшим, самым умным, самым
счастливым людям — их преимущественно любит губить и судьба; злобный, капризный и очень сильный
человек любит выказывать свое могущество, говоря наперед тому, кого хочет уничтожить: «я хочу
сделать с тобою вот что; попробуй бороться со мною», — так и судьба объявляет вперед свои решения, чтобы иметь злую радость доказать нам наше бессилие перед нею и посмеяться над нашими слабыми, безуспешными попытками бороться с нею, избежать ее.
Не откажитесь, добрый друг,
сделать человека счастливым, дайте возможность хоть несколько вознаградить мои страдания.
Если со временем какому-нибудь толковому историку искусств попадутся на глаза шкап Бутыги и мой мост, то он скажет: «Это два в своем роде замечательных
человека: Бутыга любил
людей и
не допускал мысли, что они могут умирать и разрушаться, и потому,
делая свою мебель, имел в виду бессмертного
человека, инженер же Асорин
не любил ни
людей, ни жизни; даже в
счастливые минуты творчества ему
не были противны мысли о смерти, разрушении и конечности, и потому, посмотрите, как у него ничтожны, конечны, робки и жалки эти линии»…
Если,
Чтоб тьмы
людей счастливыми соделать,
Я большую неправость совершил,
Чем тот, который блага никакого
Им
не принес, — кто ж, он иль я, виновней
Пред Господом?
Они занялись исключительно волокитством; от боярских палат до швеи иностранного происхождения и до отечественных охтенок — ничего
не ускользало от наших молодых
людей. К тому же князь успел раза два проиграться в пух, надавать векселей за страстную любовь, побить каких-то соперников, упасть из саней мертво пьяный, словом,
сделать все, что в те
счастливые времена называлось службой в гвардии.
Когда зеленый сад, еще влажный от росы, весь сияет от солнца и кажется
счастливым, когда около дома пахнет резедой и олеандром, молодежь только что вернулась из церкви и пьет чай в саду, и когда все так мило одеты и веселы, и когда знаешь, что все эти здоровые, сытые, красивые
люди весь длинный день ничего
не будут
делать, то хочется, чтобы вся жизнь была такою.
— Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться
сделать людей счастливыми? Нет,
не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее — те ничего
не получают, и всякий сам учится…
Нельзя
сделать людей счастливыми,
не сделав их нравственными.
— Полно дурить-то. Ах ты, Никита, Никита!.. Время нашел! — с досадой сказал Веденеев. —
Не шутя говорю тебе: ежели б она согласна была, да если бы ее отдали за меня, кажется,
счастливее меня
человека на всем белом свете
не было бы…
Сделай дружбу, Никита Сокровенный, Богом прошу тебя… Самому сказать — язык
не поворотится… Как бы знал ты, как я тебя дожидался!.. В полной надежде был, что ты устроишь мое счастье.
— Кардинал говорит, что вовсе
не надо любить
людей, чтобы
сделать их
счастливыми… наоборот!
Как же вы будете исправлять
людей,
делать их
счастливыми,
не зная их недостатков, пороки принимая за добродетели?
— Но это все равно, м-р Вандергуд, вы сами ничего
сделать не можете… да, да! Надо знать
людей, чтобы
сделать их
счастливыми, — ведь это ваша благородная задача? — а знает
людей только Церковь. Она мать и воспитательница в течение многих тысяч лет, и ее опыт единственный и, могу сказать, непогрешимый. Насколько я знаком с вашей жизнью, вы опытный скотовод, м-р Вандергуд? И, конечно, вы знаете, что такое опыт даже по отношению к таким несложным существам, как…
Орловский. Тоска у меня, понимаешь ли — господи!
Не выдержал. Вдруг слезы брызнули из глаз, зашатался и как крикну на весь двор, что есть мочи: «Друзья мои,
люди добрые, простите меня ради Христа!» B ту же самую минуту стало на душе у меня чисто, ласково, тепло, и с той поры, душа моя, во всем уезде нет
счастливей меня
человека. И тебе это самое надо
сделать.
Опьяненные вином, они пели песни и смело говорили страшные, отвратительные слова, которых
не решится сказать
человек, боящийся бога; безгранично свободные, бодрые,
счастливые, они
не боялись ни бога, ни дьявола, ни смерти, а говорили и
делали всё, что хотели, и шли туда, куда гнала их похоть.
Высшая справедливость заключается
не в том, чтобы соблюдать канцелярский порядок да черед, а в том, что, находясь при власти,
делать посредством ее большее количество
людей счастливыми, да и давать
не призрачное, а настоящее счастье…
Не следует верить
людям, которые говорят, что совершенно убиты горем своего друга, или же, что привалившее приятелю счастье
делает их самих
счастливыми.
Бира
не застал я уже в университете, из которого изгнала его несправедливость, существующая, как видно, везде, где есть
люди. Я нашел его в бедности, однако ж
не в унынии. Он учил детей своего прихода читать и писать и этой поденщиной едва снискивал себе пропитание. Письмо Паткуля сблизило нас скоро. С простодушием младенца Бир соединял в себе ум мудреца и благородство,
не покоряющееся обстоятельствам.
Счастливым себя считаю, если мог
сделать что-нибудь для него в черные дни его жизни.
Она с ужасом даже додумалась, что ею руководит
не одна жалость к нему как к
человеку вообще, и поймала себя на ревнивом чувстве к Наде Алфимовой: ей стало казаться, что она могла бы вернее
сделать графа Вельского
счастливым мужем, чем эта «святая».
— Жаль нам маленького бумажного короля. Он так горячо и искренно хотел быть настоящим королем, чтобы
сделать счастливой свою большую страну. Бедный маленький бумажный король! Он забыл, что мало одного такого желания!
Не бумажным королям с раскрашенной картинки быть повелителями миллионов
людей… Так пусть же он довольствуется своей скромной долей привлекать искусно раскрашенной картинкой взоры прохожих.
— Я
не говорю, что
счастливый человек должен
делать счастливых всех без разбору, направо и налево, это невозможно, но тех, кто так или иначе содействовал его счастью, кто был косвенною причиною его, те, по моему мнению, имеют право желать, чтобы на них он обратил свое внимание.
— Зачем такие мысли, душечка… Перестаньте… Глазки такие прекрасные портить… Плакать… Я вам уже сознаюсь, я сама, ох, как была против этого брака… Знать ничего
не хотела, рвала и метала… Да спасибо умному
человеку, надоумил меня, глупую старуху. Посмотрите-де, прежде сами ее, а потом уж и примите то или другое решение… Вот я и посмотрела… Возьмите Глебушку,
сделайте только его
счастливым!.. Он в вас души
не чает… Я видела… Я благословляю…
— Граф, ваш муж, совсем пьян… — начала незнакомка, — и лезет ко мне. Я бы лично против этого ничего
не имела, так как это значило бы только вспомнить прошлое, что для всякой женщины легче, нежели начинать сначала. Но у меня явилась мысль,
сделав счастливым сегодня графа, осчастливить еще одного
человека.
В ответ на это от Вишневского следовали комплименты жене, с повторением полного доверия к ее вкусу, и затем Степан Иванович вскоре возвращался под семейный кров. Его ждали, разумеется, тимпаны и лики, ласки и восклицания, и телец упитанный, и все, все, что было нужно, чтобы
сделать его
счастливым, как он желал и как это могла устроить его нежная-пренежная жена, которая имела несчастие из живой и очень милой женщины стать „навек
не человек“.
А для того, чтобы такую подготовку
сделать многостороннее и избежать недосмотров, допущенных митрополитом Михаилом, высокопреосвященный Никанор пришел к очень
счастливой мысли — повезти с собою на Валаам
не одних спутников из столичного духовенства, которые могли дать инокам подходящие советы в отношении богослужения, но также пригласить с собою и двух-трех мирян из таких
людей, которые совмещают в себе настоящее русское благочестие и настоящее знание этикета и вкусов государя.
Надо забыть наше дикое суеверие о том, что положение
человека, имеющего неразменный рубль, т. е. казенное место, или право на землю, или билеты с купонами, которые дают ему возможность ничего
не делать, есть естественное
счастливое состояние.
Лучше, чем все, чем даже жена его, он знал цену этой смешной и маленькой опытности, обманчивому спокойствию, которое после каждого
счастливого возвращения на землю точно отнимало память о прежних чужих несчастьях и
делало близких
людей излишне уверенными, излишне спокойными, — пожалуй, даже жестокими немного; но был он
человек мужественный и
не хотел думать о том, что расслабляет волю и у короткой жизни отнимает последний ее смысл.
И что будет представляться еще трогательнее будущему историку — это то, что он найдет, что у
людей этих был учитель, ясно, определенно указавший им, что им должно
делать, чтобы жить
счастливее, и что слова этого учителя были объяснены одними так, что он на облаках придет всё устроить, а другими так, что слова этого учителя прекрасны, но неисполнимы, потому что жизнь человеческая
не такая, какую бы мы хотели, и потому
не стоит ею заниматься, а разум человеческий должен быть направлен на изучение законов этой жизни без всякого отношения к благу
человека.
«Меня, молодого, доброго,
счастливого, любимого столькими
людьми, — думал он, — он вспомнил о любви к себе матери, Наташи, друзей, — меня убьют, повесят! Кто, зачем
сделает это? И потом, что же будет, когда меня
не будет?
Не может быть», — говорил он себе.